|
|
|
|
| |||||||
|
|
Из сборника "Новые стихи" (1950)
|
|
перевод Евгения Фридмана Австрия двор, где нашли мы постой. Ветру мой сын угрожает крапивой, зажатой в ладони. Первый мой в жизни покой! Волам, волокущим воз времени полный, подброшу я груз моих глаз. Поспевай тянуть его вдаль, где латунные волны за тенью лесною, туда, где Дунай. Мальчик, вот птицы не знаю их имени, глянь же, вот серны, вот белки, а тут колоколов отягченные выменем коровы, трезвоня, в стойло бредут. Вечер ли пал на загривки коровьи, или кричит на Дунае буксир? Люди, для топки крадущие кровли, стоят и с тревогою слушают мир. После к домам волокут эти бревна эльфы и гномы их жгут в тишине... Спит мой малыш и дыханием ровным крепко прижался ко мне. Слышу, как птицы ерзают в гнездах. Запахи мха тишину сторожат. Передо мною первые звезды в светлом стакане ночи дрожат. дует роза ветров не скрыться. А на набережной Франца-Иосифа стала глиною вновь черепица. Ветерок из железного месива, кровоточащий в ржавом парке, отогреть не способен песенку в уцелевшей, последней шарманке. То ли барышни, то ль монахини продают морковь на газонах... И бездомным ветрам монархии вновь распахнуты горизонты до Галиции, до Валахии, за Балканы и за Судеты... Забегу к моему парикмахеру, завернусь с головою в газету. Старички в прохудившихся ботах, в императорских бакенбардах говорят о ветрах-сиротах, бездыханных ветрах угарных. А старушки - в регланах, припудренные - собирают угли с золою, а в воротах, спиртом прокуренных, Австро-венгрией пахнет былою. Самый главный орел империи. Министерство военное. Ветер атакует чугунные перья, в барабаны опухшие метит. В полумраке залов простуженных недобитки-ветры в испуге бельецо на веревке высушивают для живущей в подвалах прислуги. где союзнической гауптвахты дом, Вавилонское столпотворение не при чем военные. Отходит трамвай на кладбище, а в нем, как на спасательных кругах, на венках повисли граждане Вены. Здесь, в городе Вене, я умираю в отце, в деде, в прадеде в их доле! Умираю в стольких поколениях! Fall ich am Donaustrand, sterb ich in Polen? От венских гремучих трамваев, от грохота их проступает лирический острый момент. Глаз звенит о каждый монумент пятью нотками странно! детской песенки старой. Сидят-стоят музыканты, поэты, маршалы грозные шагают на своих мраморных цоколях, и целый табун кавалерии бронзовой по кладбищу цокает. Одели в рококо Господа Бога услада пухленьким ангелам. Не замечаемая, голодная дышит стоусто в барокко молитва слепое отчаяние. Нет, отец, твой сын сегодня к тебе не придет (Центральное кладбище, аллея вторая). Каждая дорога к тебе ведет, не только кладбищенская - любая. кровотечение возле замка Мирабель. Расползлась по парку скульптуроядная флора. Здесь в каждой букашке столько солнца, что хоть зимнюю ночь освещай. Здесь так, будто и не колотило время, оглушившее меня. И лишь Джонни из штата Юта возле замка Мирабель в цель бросает подковы да время от времени вытягивает изо рта резинку, хотя у него от радости сердце готово распахнуться. Здесь в двух шагах еврейский Сатр - эмигрантов в пространстве и времени. Здесь у подножья розы на коленях стоит девчушка, глаза - два псалма, и розу называет по польски. Возле замка Мирабель - может, в последний раз. Роза, роза, роза... О маленькая псалмистка! О, по польски! перевод Евгения Фридмана
|